– Я спросил его о том, что ты сказала, – помолчав, произнес он, – и знаешь, что он ответил?

Мясо было восхитительно на вкус, однако Ники, перестав жевать, посмотрела на Ясина.

– У таких, как мы, не должно быть сердца, – пожал плечами тот, – только Великая Целесообразность поступать именно так, а не иначе. И знаешь, мне кажется, он прав! Когда ты можешь сметать народы и разрушать материки, нельзя поддаваться эмоциям!

– Мы не умеем сметать народы и разрушать материки! – сердито ответила Никорин.

– Научимся, – усмехнулся Зорель.

* * *

После открытия картинной галереи на мансардном этаже трактира «У старого друга» в обоих кварталах – мастеровых и белокостных, – на границе которых и располагалось здание, стали встречаться странные люди с ошарашенным выражением на лицах, которые выглядели так, будто забыли, куда идут. Все они перед этим посещали выставку, слава о которой разнеслась по Вишенрогу всего за пару первых дней экспозиции.

Мастер Вистун впервые выставлял работы, доселе обретавшиеся исключительно у него на чердаке. И горожане отстаивали длиннющую очередь, чтобы попасть в мансарду, меняли друг друга, позволяя женщинам и детям отдохнуть и отведать трактирных яств, требовали закуску и напитки навынос, дабы промочить глотки перед прикосновением к искусству. Мастеру Пиппо пришлось в срочном порядке нанимать прислугу и повара себе в помощь. К делу привлекли его младшую дочь Персиану, славившуюся семейной любовью к вкусным, воздушным и сладким десертам.

Мальчишки-разносчики волками при отаре бегали вокруг очереди в галерею, предлагая похожие на свадебные платьишки пирожные-безе с малюсенькими розочками наверху, румяные рогалики с повидлом, маленькие и удобные баклажки с горячим и холодным морсом. Очередь на все голоса и звуки развлекали труверы и менестрели, а чуть в отдалении пристроились раскрашенный шарабан и накрытый полотнищем фургон, обитатели которого без отдыха показывали спектакли и разыгрывали смешные сценки.

Жизнь не замирала в трактире и с наступлением темноты. В теплом свете свечей и камина, украшенного традиционным ласурским орнаментом, состоятельные жители кварталов вальяжно ужинали бараньей лопаткой с базиликовым повидлом, оладьями с ванильно-яблочным кремом, перепелками в кляре. Заведение мгновенно стало модным – на тех, кто не посещал «Старого друга», вишенрогцы смотрели как на предателей.

– Ники, дай мне руку, я ничего не вижу! От, демоновы ступени! Какого Аркаеша мы здесь оказались, а не в зале?

– Ваше Величество, умоляю, тише! А не то нас арестуют как взломщиков! Ну подумаешь, ошиблась немного!

– Короля арестовать нельзя!

– Дрюня, кто будет разбираться, если нас поймают?

– Тише вы! И правда услышат!

– Отчего Твоему Интриганскому Величеству было не прийти сюда днем, а? При свете, как все порядочные граждане?

– Я не могу так явно показывать свой интерес к картине, написанной простолюдином на сомнительную тему, глупый ты шут!

– Ой! Ой-ей!

– Да что ж вы орете, как у себя во дворце!

– Его Раскормленное Величество наступил мне на ногу! Твое Величество, изволь сойти! Нога неудобная!

– Тьфу…

Наконец ступени были преодолены. Король и шут, ведомые архимагистром Никорин, перенесшей их из замка на ступени мансарды, вошли в пустой зал. Из окон в крыше струился лунный свет, в котором танцевали пылинки, но сама комната была погружена в темноту, не позволяющую разглядеть картины.

– Ники! – возмутился Его Величество.

– Сейчас, – улыбнулась та, стряхнула с кончиков пальцев магических светляков.

В полете они разделялись на два или три, усеивая потолок до тех пор, покуда помещение не залил яркий свет.

– Снаружи не видно и не слышно, – пояснила архимагистр, – Теперь можете вдоволь орать, ругаться и наступать друг другу на ноги!

Его Величество скинул капюшон плаща, делавшего его похожим на дюжего разбойника с большой дороги, и огляделся.

Дрюня, побывавший в галерее одним из первых, сразу же отошел к полотну, которое казалось затененным даже в ярком магическом свете.

Ники медленно пошла вдоль акварелей, иногда останавливаясь, чтобы разглядеть особенно понравившуюся. В дальний конец комнаты она не спешила. Что-то подсказывало ей, что картина окажется… непростой.

Волшебница стояла у рисунка, изображающего дорогу лунной ночью, любуясь изображением лужи в продавленной колесами колее, как вдруг чьи-то холодные пальцы огладили ей шею. Ощущение было таким сильным, что она заозиралась, ища в помещении потайной угол. Но кроме них в комнате никого не было.

Редьярд разглядывал полотна, не торопясь, прохаживался, почесывая бороду, ухмыляясь и позевывая.

– Молодец мужик! – констатировал он, подходя к Дрюне и останавливаясь рядом. – Рисовать и правда умеет!

– Умеет, – тихо согласился шут, не отводя взгляда от картины.

На темном фоне яркими хаотичными мазками, притягивающими взгляд, и в странном ракурсе была изображена пышная дева, завернутая в красное покрывало, с распущенными темными волосами, в которых запуталась алая роза. Дева возлежала на медвежьей шкуре у очага, закинув аппетитные руки за голову и закрыв глаза. По теням под глазами, по припухшим губам и небрежно замотанному покрывалу, а более всего по улыбке – легкой улыбке удовольствия – было понятно, что она только что со страстью отдавалась любовным утехам.

– Да это же незабвенная матрона Клозильда Мипидо! – воскликнул Его Величество, придвигаясь.

Пятна краски слились в цветовую какофонию.

– Ой! – сказал король.

– Отойди подальше, братец, – посоветовал Дрюня, – ну что ты в нее носом уперся!

Редьярд послушался. Перед глазами будто повисла вуаль, которую хотелось смахнуть.

В нижнем правом углу полотна обнаружилось мускулистое тело смуглого красавца с рожками на голове, тянущего руку к розовым, с помпонами, тапочкам, небрежно брошенным на шкуру рядом со спящей. На лице демона, видимом вполоборота, играла усмешка, полная такого торжества и цинизма, что Его Величеству стало жалко нарисованную деву. Он снова вгляделся в нее и… моргнул.

Дева более не напоминала незабвенную матрону, а в улыбке тонких губ сквозила печаль предвидения. Другая открыла бы глаза да надавала вору по самое не хочу, дабы не обманывал честных богинь и не пользовался их слабостью для достижения собственных целей. Другая – но не эта!

Редьярд судорожно вздохнул, ощущая, как уходит драгоценное время, – до того, как Аркаеш схватит пресвятые тапочки, оставалась доля мгновения! Та самая доля, в которую решаются судьбы мира, а фортуна человеков совершает крутой поворот… Однако Индари не делала ни движения, признавая подуманное уже свершенным.

На миг перед Его Величеством разверзлась бездна понимания, показавшаяся самым страшным из всего пережитого. Он сделал странное движение рукой, словно пытался снять с лица паутину, и отвернулся. Перед глазами плавали темные пятна. Король Ласурии только что заглянул куда-то, куда не стоило, и коснулся чего-то, ожегшего, как ядовитая плеть!